В мансарде было так темно, что всякому, входившему в нее, казалось, будто он попал в подвал. Поэтому Леблан и его дочь шли вперед несколько нерешительно, с трудом различая окружающие их туманные фигуры, тогда как хозяева, привыкшие к темноте, отлично видели и разглядывали их.
Господин Леблан подошел к Жондретту и, взглянув на него своими добрыми грустными глазами, сказал:
— В этом свертке вы найдете новую одежду, чулки и шерстяные одеяла.
— Наш ангел-благотворитель осыпает нас благодеяниями! — сказал Жондретт, кланяясь чуть не до земли.
И в то время как посетители осматривали его убогое жилище, он быстро шепнул старшей дочери:
— Ну что? Не правду я говорил? Тряпье, а не деньги! Они все на один покрой. А кстати, какой фамилией было подписано письмо к этому старому олуху?
— Фабанту, — отвечала дочь.
— Драматический артист? Так.
Жондретт как раз вовремя получил нужные сведения, так как в эту самую минуту господин Леблан обернулся к нему и сказал, очевидно, забыв его фамилию:
— Я вижу, что вы находитесь в ужасном положении, господин...
— Фабанту, — подсказал ему Жондретт.
— Да, Фабанту, теперь я припоминаю.
— Драматический артист, сударь, пользовавшийся когда-то большим успехом.
И, считая минуту подходящей, чтобы обойти благотворителя, Жондретт воскликнул голосом, в котором слышалось и самодовольство ярмарочного фигляра, и смирение нищего на большой дороге:
— Ученик Тальма, сударь! Я ученик Тальма! Счастье когда-то улыбалось мне, теперь пришла очередь несчастья. Вы видите, благодетель, у нас нет ни хлеба, ни топлива! Мои бедные девочки сидят без огня! У моего единственного стула нет сиденья! Оконное стекло разбито и в такую погоду! Моя жена в постели — больна.
— Бедная женщина! — сказал Леблан.
— Моя младшая дочь поранила руку! — прибавил Жондретт. Девочка, отвлеченная прибытием незнакомых посетителей, так засмотрелась на "барышню", что перестала плакать.
— Да плачь же! Реви! — шепнул ей Жондретт.
И, говоря это, он ущипнул ее за больную руку. Все это было проделано с ловкостью фокусника.
Девочка громко зарыдала.
Прелестная молодая девушка, которую Мариус называл в своем сердце "моя Урсула", торопливо подошла к ней.
— Бедное, милое дитя! — сказала она.
— Посмотрите, добрая барышня, — продолжал Жондретт, — у нее вся рука в крови! Это все наделала машина — бедная девочка ходила работать за шесть су в день. А теперь, может быть, придется отнять ей руку!
— Неужели? — тревожно спросил Леблан.
Девочка, приняв слова отца за чистую монету, зарыдала еще громче.
— Увы, это верно, благодетель! — отвечал Жондретт.
В течение нескольких минут он как-то странно приглядывался к "благодетелю".
Разговаривая с ним, он в то же время внимательно всматривался в него, точно стараясь припомнить что-то. Наконец, воспользовавшись минутой, когда посетители с участием расспрашивали его младшую Дочь о ее больной руке, он прошел мимо жены, которая с тупым и удрученным лицом лежала на постели, и быстро шепнул ей:
— Посмотри повнимательнее на этого человека!
И затем, повернувшись к Леблану, продолжал жалобным тоном:
— Поглядите, сударь! Мне приходится ходить в одной рубашке, да и та женина, вся изорванная! И это в холод, зимой! Я не могу выйти из-за того, что у меня нет платья. Будь у меня хоть какая-нибудь одежда, я пошел бы к мадемуазель Марс, которая знает и любит меня. Где-то она Живет? Должно быть, все там же, на улице Тур-де-Дам. Ведь мы играли вместе в провинции, сударь, вместе пожинали лавры! Селимена помогла бы мне! Эльвира подала бы милостыню Велизарию. Но нет ничего. Ни одного су в доме! Моя жена больна, а денег нет! Моя дочь опасно порезалась, а у нас ни одного сантима! Моя жена страдает припадками удушья — уж годы ее такие, да и нервы тут замешались. Ей нужна помощь так же, как и моей дочери! Но доктора! Аптека! Чем мы заплатим? У нас нет ни лиара! Я готов встать на колени перед монетой в десять су, сударь! Вот до чего дошло искусство! Моя прелестная барышня, мой великодушный покровитель! Знаете ли вы, исполненные добродетели и доброты, напоминающие благоуханием храм, что моя бедная дочь, приходя туда молиться, видит вас каждый день. Потому что я воспитываю моих дочерей в благочестии, сударь. Я не хотел, чтобы они поступили на сцену. А, негодные! Только попробуйте у меня свихнуться! Нет, со мной шутки плохи! Я вколачиваю им в голову правила нравственности, чести и добродетели! Вот спросите-ка их самих. Они должны идти прямой дорогой. У них есть отец. Они не из тех несчастных, у которых сначала совсем нет семьи, а потом семьей делается весь свет. Девица Никто становится госпожой Все. Черт возьми! Этого не будет в семье Фабанту! Я хочу воспитать их в добродетели, хочу, чтобы они были честны и верили в Бога, черт возьми!.. А завтра — знаете ли вы, мой почтенный благодетель, что будет завтра? Завтра четвертое февраля, роковой день, последний срок, данный мне хозяином дома. Если я не заплачу ему сегодня вечером, завтра нас всех — меня, мою старшую дочь, мою жену, которую трясет лихорадка, мою младшую, раненую девочку — нас всех выгонят отсюда, вышвырнут на улицу, на бульвар. И мы останемся без пристанища под дождем, под снегом! Да, сударь, я задолжал за четыре срока, за весь год, целых шестьдесят франков!
Жондретт лгал. Годовая плата за квартиру составляла всего сорок франков, и кроме того, он не мог задолжать за четыре срока, так как полгода тому назад Мариус заплатил за два.
Леблан вынул из кармана пять франков и положил их на стол.
— Негодяй! — ухитрился шепнуть Жондретт на ухо старшей дочери. — Неужели он воображает, что я могу обойтись его пятью франками? Этого мало даже за сломанный стул и разбитое стекло! Вот и тратьтесь после этого!
Между тем Леблан снял с себя длинный коричневый редингот, который был на нем поверх синего и бросил его на спинку стула.
— У меня с собой всего только пять франков, господин Фабанту, — сказал он, — но, проводив дочь домой, я вернусь к вам. Ведь вы должны заплатить за квартиру сегодня вечером?
Лицо Жондретта осветилось каким-то странным выражением.
— Да, мой почтенный покровитель, — живо отвечал он, — в восемь часов я должен быть у хозяина.
— Так я буду у вас в шесть часов и принесу вам шестьдесят франков.
— Благодетель! — воскликнул вне себя от радости Жондретт.
И он шепнул жене:
— Вглядись в него получше!
Леблан подал дочери руку и повернулся к двери.
— До свидания, друзья мои, — сказал он, — до вечера.
— В шесть часов? — спросил Жондретт.
— Ровно в шесть.
— Вы забыли ваш редингот, сударь, — остановила его старшая дочь Жондретта, заметив висевшее на стуле пальто.
Жондретт устремил на нее радостный взгляд и грозно пожал плечами.
— Я не забыл, а оставил его, — с улыбкой сказал, обернувшись, Леблан.
— О, мой покровитель! — воскликнул Жондретт. — Мой высокий покровитель! Я не могу удержать слез! Позвольте мне проводить вас до фиакра!
— Если вы выйдете, так наденьте редингот, — сказал Леблан, — на дворе действительно очень холодно.
Жондретт не заставил себя просить и тотчас же надел коричневое пальто. И они вышли все трое: впереди Жондретт, а за ним господин Леблан с дочерью.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь